Енисейский казак Александр Пуртов: о гибели и возрождении казачества.
О себе и трагических страницах казачества, его возрождении в лихие 90-е гг., когда совершались покушения на жизнь красноярского атамана; о белом казачьем сопротивлении в Гражданскую войну, намеренном потоплении паромов с беспризорниками на енисейских порогах, атмосфере сталинских лет рассказывает войсковой старшина Александр Иосифович Пуртов.
— Александр Иосифович, расскажите о себе, о своих казачьих истоках.
А.П.: Я родился в феврале 1936 г. в Красноярске. В 1937 г. отец был репрессирован по 58 статье, пункт «д» — связь с белоказачеством — и расстрелян. Семью заставили переселиться на север. Семья — это я, брат, мама, дедушка и бабушка по маминой линии. В 1939 г. было маленькое послабление от властей, и мы вернулись в Красноярск, жили в районе Качи. Мама вышла замуж за вольного, он работал инженером.
— Отец действительно был связан с белоказачеством? Если да, то в чём эта связь проявлялась в 1937 г.?
А.П.: Он был связан с белоказачеством в 20-е гг. После разгрома белого сопротивления на Дальнем Востоке отец смог добраться до Красноярска и всячески скрывал своё прошлое, работал в цирке, учился в институте. Потом познакомился с моей мамой и бросил институт, так как надо было содержать семью. Он был забайкальским казаком, из Читы. В революционные годы отец километрах в 40 от Читы держал лошадей, торговал. Когда семёновцы там были, лошадей отдал казакам, воевал вместе с ними и своим отцом, то есть с моим дедом, против красных. Дед погиб в тех боях (показывает фотографии). Он защищал своё Отечество в Первую мировую, ушёл на войну в составе 500-го Ингульского казачьего полка.
— Почему Ингульский?
А.П.: Есть речка Ингулька между Красноярском и Иркутском. Там была большая станция, её красные сожгли в 1922 г. Там формировали полк. Призвали три сотни красноярских казаков и две сотни иркутян, объединили их, вот и получился 500-й Ингульский полк.
— Как удалось сохранить фотографии?
А.П.: Прятали, много сожгли, особенно в 1937 г. Не осталось ни одной фотографии отца. Лишь малую часть удалось сохранить. Вот это прятал очень тщательно (показывает уставные документы красноярского казачества, связанные со сборами казачьего круга, с собственностью). В своё время если бы обнаружили эти документы, то, однозначно, дали бы 10 лет тюрьмы; шашку бы обнаружили — пять!
— Сколько лет этой шашке?
А.П.: 1908 года изготовления. Какая сталь! Потрогай, какая она острая. На, возьми!
— Как органы узнали о белогвардейском прошлом отца?
А.П.: Не знаю, как узнали. Тогда доносительство процветало. Возможно, кто-то из семьи что-то неосторожно кому-то сказал или показал. Может быть и так.
— Где расстреляли отца?
А.П.: Не знаю. Это скрывалось. Приговаривали к расстрелу, например, во Владивостоке, а везли и приводили приговор в исполнение в Хабаровске. Если в Хабаровске приговаривали к расстрелу, то приговор приводили в исполнение в Чите. Если в Иркутске осуждали, то везли в Красноярск, где и расстреливали. В Москве не расстреливали, в редких случаях расстреливали, везли для этого в Киев. И в Санкт-Петербурге не расстреливали.
— А известны места расстрела у нас, в Красноярске?
А.П.: Соответствующие документы были недоступны даже с началом перестройки. Но какая-то информация всё равно появлялась. Есть такая улица Гусарово. И вот в 1992—1993 гг. улицу стали активно застраивать, а там костей! В газете «Красноярский рабочий» о находках появилась статья, по-моему, некоего Воробьёва. Его потом вызвали кое-куда и сказали: «Ещё раз такое напишешь, нечем будет потом писать!» Несмотря на, вроде бы, другие времена, информация о репрессиях остаётся айсбергом, большая часть которого так и остаётся невидимой.
— Вы говорили, что Советская Власть не церемонилась даже с детьми. Чьи это были дети?
А.П.: Да чьи? И чиновников, и казаков, да чьи угодно могли быть дети.
— В какой период это, по Вашим сведениям, происходило?
А.П.: В 1932, особенно в 1933 гг., когда на Украине был организован голодомор. Да не только на Украине, а по всей стране. В Красноярске беспризорников было очень много, около магазинов, на базарах. Советская власть объявила борьбу с беспризорниками. У нас в городе собрали их на баржи. А баржи тогда были деревянными. Так вот, собрали их на несколько барж с тем, чтобы, якобы, отвезти вниз по течению Енисея в Енисейск, вроде, для них там школу построили. И повезли их на баржах в сторону Енисейска. Подвезли их к Казачинским порогам, и ночью баржи отпустили на пороги.
Почему так уверенно об этом говорю?
Друг моего дедушки Георгий Яковлев, а для меня деда Кеша, и его супруга были для нашей семьи как родные. Деда Кеша делал верёвки, был верёвочником, а это очень тяжёлое мастерство! К нему пришли представители власти: «Верёвки делаешь? Богатый!». И всё отобрали. Потом мой дедушка устраивал его сторожем в типографию. Он ещё занимался сезонной ловлей рыбы в низовьях Енисея. Сдавал рыбу государству.
Как раз он и оказался на Казачинских порогах в то время, когда там баржи с детьми потопили. Деда Кеша рассказывал, что после того, как прошла весенняя шуга на Енисее, направился он на речном корабле на север на сезонную ловлю рыбы. К судну верёвками была прицеплена баржа, которая везла детей-беспризорников. Ночью он вышел на палубу покурить. Как раз плыли мимо Казачинских порогов.
Смотрит — баржа плывёт вдалеке, отцепленная от судна. Её несёт прямо на пороги! К нему сзади подошёл человек в погонах. Спрашивает: «Куришь?». Деда Кеша отвечает: «Курю!». Ему и говорит человек в форме: «Так вот, запомни: ты ничего не видел. А начнёшь болтать, отправишься рыб кормить». Там такие пороги, что баржу легко в щепки разносит, выплыть нереально.
— Такой факт трудно скрыть, люди об этом должны были знать.
А.П.: Конечно знали! Бабушка, когда я к ней приезжал, как рассердится, говорила: «Вот будешь баловаться, тебя на баржу посадят». Бабушка хорошая была, таких бабушек сейчас нет. Я ещё не мог понять: «Почему на баржу посадят?». Потом я уже взрослым приезжал в те места, где пороги — выбирали там местного атамана, в Казачинском. И мы там остались ночевать, нас по домам распределили. Это было лет десять тому назад. Подходит старичок, говорит: «О, казаки, казаки! У нас тоже раньше казаки были!». Я и спрашиваю: «А здесь не топили никого?». Он говорит: «Как, миленький! Да заключённых здесь в баржах постоянно топили, набьют людей, как селёдок в бочку, и пускают баржи на пороги!». И про детей подтвердил.
— Изощрённые зверства чекистов тоже правда?
А.П.: Правда. Одна из улиц почти в самом центре города носит имя Ады Лебедевой. Её пересекает центральная улица Вейнбаума. Ада Лебедева была женой Вейнбаума. Вейнбаум работал главным редактором газеты «Красноярский рабочий». Когда пришла Советская власть в 1917 г., Лебедева служила в НКВД. Ходила в кожаном костюме, как чекисты того времени. Особенно измывалась над офицерами. Она была, видимо, больная, выкручивала гениталии. Почему, когда в 1918 г. в июне в Красноярск ворвались казаки, то ей голову отрубили? Тогда и казнили всех — Дубровинского, Водопьянова, Панкратова, Урицкого. Они пытались бежать на пароходе. Их поймали, привезли в город, посадили в тюрьму и потом расстреляли. Белые в Красноярске тогда продержались до 1920 г.
— Откуда взялись в городе все эти урицкие, водопьяновы, панкратовы, вейнбаумы?
А.П.: Многие были ссыльными по политическим мотивам, свободно жили в городе до революции. Как случилась революция, то сразу включились в работу.
— Как назывались в те годы улицы Красноярска, которые ныне носят имена революционеров?
А.П.: Улица Ленина была Благовещенской, улица Мира была Большой Воскресенской, Вейнбаума — Гимназической, Ады Лебедевой — Большекачинской, а ниже была — Меньшекачинская. Сразу всё и не вспомнишь. Соборы все позакрывали для службы, многие посносили. Там, где Кача впадает в Енисей, на месте нынешней филармонии, стоял очень красивый собор с огромным колоколом на крыше, который было слышно на километры вокруг. Тысячепудовый колокол сорвали, разбили выстрелом из орудия и переплавили, а собор ещё стоял несколько лет. В нём одно время ремонтировали самолёты, которые садились неподалёку. Самолёты и на Енисей садились.
В 1938 г. в центре города снесли самый большой и красивый собор не только в Красноярске, но и во всей Сибири и Дальнем Востоке, с пятью куполами. Он был построен в 1849 г. на средства золотопромышленника Жоголева, между нынешней краевой администрацией и памятником Ленину. Памятник и здание администрации поставили на месте собора и прилегающей к нему площади. Вот как символично! Я был тогда маленьким, храм уже не помню, но запомнил часовенку рядом с храмом, где, когда был храм, свечи продавались, а мы с бабушкой ходили, чтобы там платить за радио.
— Как Вы учились, куда пошли после школы?
А.П.: Учился очень хорошо, когда закончил 10 классов, подал документы на исторический факультет в институт, сдал экзамены. Помню, важный господин в пенсне говорит мне в кабинете: «Ты не прошёл по конкурсу». Я выхожу, спрашиваю: «Дед, что делать?». Он отвечает: «Да, папа твой по 58-ой, пункт „д“… Давай-ка на паровозоремонтный завод, в сборочный цех, к дяде Мише!». Вот пришёл я на паровозоремонтный завод, учеником слесаря. Дали анкетку. Там один из первых пунктов: «Кто в Вашей семье служил в белой гвардии?». Ещё пункт: «Кто в Вашей семье был арестован?».
— И что Вы писали? Правду?
А.П.: Нет. Но, понятно, что если бы дорос до начальства, то компетентные органы вмешались бы и не дали ходу.
— Тогда всех заставляли вступать в пионерию, комсомол. Вам не давали, или Вы сами не хотели вступать?
А.П.: Да сам не хотел, я уже понимал, что к чему, маленько, но понимал. «За дело Ленина, Сталина, будьте готовы! Всегда готовы!» — за дело этих двух палачей будьте готовы!
Да и все понимали, не могли не понимать, в большей или меньшей степени. Все знали про «чёрные воронки». Хоть и был маленький, но очень хорошо запомнил, как такой «чёрный воронок» приехал ночью за соседом. Он был скрипачом, кто-то что-то на него написал. Приехали, закрутили ему руки люди в кожаных куртках — и в «воронок».
— А в послевоенные годы?
А.П.: В послевоенные годы запомнился 1947-й, когда отменили карточки. До этого были карточки. Придёшь с карточкой — смотрят, сколько у тебя человек записано. Пять человек. Выдают булку хлеба с небольшим довесочком до следующего дня. Когда в марте 1947 г. отменили карточки, то стало по-другому. Идёшь в магазин, твоя очередь какая-нибудь 487-я. Вот сколько надо отстоять, но можно взять уже в одни руки две булки. Немного стало полегче, начиная с 1947 года.
— Наверное, в сельской местности было проще с продовольствием?
А.П.: Хорошо помню историю с учительницей как раз из сельской местности. Там тоже было голодно. Пошла она в поле собирать колоски. Кто-то «капнул», так её прямо в школе судили. Пять лет дали за десять колосков.
— Это какой год был?
А.П.: Где-то 46-47-ой.
— Сталин сделал что-нибудь хорошее для страны?
А.П.: Что он сделал хорошего? Люди говорят: «Сталин выиграл войну!». Как он войну выигрывал, сейчас уже известно, если почитать историю. Да он из Кремля-то не вылезал! А Император был на фронте, хоть и часто в Петербург возвращался. Когда награждали дедушку, он видел Императора. А дядя Николая II всё время был на фронте. Сталин умел управлять массами, истреблял любые ростки, хоть в чём-то не соответствующие людоедской идеологии компартии. Иное мнение? За безобидный анекдот про Сталина на десять лет за решётку отправляли. Знакомый с завода подошёл к портрету Будённого, а портреты вождей висели во многих местах, и шутливо порычал на него через свои усы (тоже был с усами) — на 10 лет отправился в лагеря.
— А после Сталина, в 60-70-е гг.?
А.П.: Вот у меня висит казачья форма. Попробуй в те времена в ней выйди! Сразу заберут, лампасы обрежут, ещё что-нибудь придумают. И так было все годы Советской власти. Что сделал Ельцин, когда пришёл к власти? Он реабилитировал казаков, крымских татар, и немцев волжских. Эти три народа стали возрождаться, и казачество начало возрождаться очень интенсивно. До революции было 12 казачьих войск: Терское, Донское, Оренбургское, Астраханское, Сибирское, Иркутское войско, Орловское, Уссурийское и т. д. По-разному стали возрождаться, очень тяжело, но стали подниматься. Правительство видит — силу набирают. Надо их контролировать. А как контролировать? Лучше всего сделать так, чтобы «свои» люди возглавили казачество. Вот и стали ориентировать на это тех, кто увольнялся из органов, часто по причине своих не самых великих талантов. Пошли в казаки и партийные работники. Первым из красных атаманов в Красноярске был Шумилов.
— То есть и при возрождении казачества продолжалось их разделение на белых и красных, причём красное казачество целенаправленно поддерживалось властями?
А.П.: Да.
— И так было везде?
А.П.: Да, на всех территориях власти действовали именно таким образом.
— Органы и тогда, и сейчас пытаются контролировать всё и вся. В 90-е гг. антикоммунистическая тематика, в связи с торжеством так называемых демократов, стала модной. Почему в 90-е гг. властям так сильно мешало белое казачество?
А.П.: Не знаю, зачем им надо было сильно вмешиваться. Допустим, стремление всё знать — можно понять. Помню, собрались казаки на ул. Мира, 5, в Доме журналистов. Я вышел покурить, смотрю — стоит их машина. С виду обыкновенная, сидит неприметная женщина. Мы уже знали, как нас слушают. Но так как мы не призывали делать чего-то плохое, то уже относились к этому равнодушно.
— Как возрождалось белое казачье движение в Красноярске? В чём проявлялось вмешательство в дела казачества?
А.П.: Ветров возродил белое движение.
Белое движение в 1991—1993 гг. начало очень бурно развиваться. Смутные были годы. На нашего атамана Ветрова Альберта Тимофеевича трижды покушались. Я был его личным адъютантом, объехал с ним пол России — Кавказ, Дон, Кубань. Но, в конце концов, ему пришлось покинуть Красноярск. Сейчас он в казачьих кругах, но в Москве.
— Среди называвших себя казаками много было проходимцев?
А.П.: Очень много! Полезли в казачество всякие люди. У многих органами сосланы были отцы. Расскажу про одного из наших активных деятелей, который оказался проходимцем. Его отца-казака в своё время сослали в Казахстан. Сам же он смог выучиться, надел милицейскую форму, стал майором, потом подполковником. И он нам немного помогал, пока был в милиции, поэтому, когда его оттуда выгнали, то он пошёл к нам и стал у нас начальником штаба. Как позже выяснилось, у него было задание от органов внедриться к нам. В результате в органах всегда знали, что мы обсуждаем, какие выносим решения. Разоблачить его удалось только после похищения Ветрова.
Нам было в те времена очень тяжело — ни денег, ничего. Мы решили объединиться с неким Александром Потылицыным, который возглавлял рабочее движение, большую партию он тогда собрал. Так вот, в 93–94 гг. решили объединиться с Потылицыным, то есть, с созданной им рабочей партией. Меня атаман Ветров послал в Ачинск, чтобы срочно привозил казаков, и можно было на следующий день провести собрание. Я возвращаюсь с Ачинска утром, все собрались в зале на собрание, а мне говорят: «Атамана нет!». Как нет?
Накануне, после заседания штаба он пошёл домой. Это был январь, стояли морозы. Его стали провожать до дому. А он говорит: «Идите домой». Ему отвечают: «Нет, мы тебя до дому проводим». «Да вот мой дом, что здесь идти?» — ну и пошёл. Мороз стоит, а он в сапожках. Когда подходил к дому, его фарами осветили, говорят: «Вы арестованы». Он в ответ: «На каком основании?». Ветров здоровый мужик, одному-другому двинул. Его сзади пистолетом по голове оглушили и увезли за город, в район кладбища Бадалык. Там есть заброшенное хозяйство, они его завели в небольшой гараж, порвали на нём всё и держали его там. А потом надевают на него наручники, сажают к стене и говорят: «Альберт Тимофеевич, сейчас вы будете разговаривать с одним человеком», и завязывают глаза. Этот некто ему и говорит: «Первое, Альберт Тимофеевич, Вы должны уехать к себе в Енисейск, забросить своё атаманство. Кого Вы за себя оставить хотели бы?». Он говорит: «Олега». Тот, видимо, обрадовался. Олег, как раз, и был тем начальником штаба.
Ветров потом говорил, что голос ему показался знакомым, но он так и не смог сразу сообразить, кто с ним разговаривает. Потом сняли с него повязку, вывели на дорогу. Ночь, мороз. Показали: «Видишь, там лампочка горит? Это автобусная остановка между Солонцами и городом». Ветров пошёл в том направлении, а потом подумал: «Что-то не то». Вокруг сугробы и тополя стоят. Он взял, и перевалился через один сугроб! Только скрылся за сугробом, в его сторону проскакивает на большой скорости машина. Только он хотел вставать, вторая машина тоже на большой скорости промчалась. И он пошёл через сугробы.
Четыре часа шёл до города, и домой, конечно, не пошёл.
Когда уже потом собрались в Штабе и стали советоваться, что же делать, наш так называемый «сотоварищ» говорит: «А что делать? Ничего уже не поделаешь! Ты читал про себя в газете? Нет? Там пишут, что Ветров взял 30 миллионов долларов и убежал в Израиль, продал казачество, — дальше продолжает, — давай, иди на телевидение. Сейчас это модно. Приди, расскажи, что тебя завербовали, в общем, ты сообразишь».
Ветров сделал вид, что сдался, принял все условия. Приходим мы на телевидение, подходит к нам их сотрудник, спрашивает: «Что Вы будете говорить, Альберт Тимофеевич?». Атаман отвечает: «Вы же читали газету, я и буду соответственно говорить, почему так случилось». В ответ: «Хорошо, приходите завтра, в семь часов вечера. И, Альбер Тимофеевич, Вы уж в форме, в казачьей форме». Он в ответ: «Да, да, конечно!». Приезжаем мы на следующий день, начинается передача, и, что для нас самое выигрышное, прямой эфир! Иначе бы ничего не удалось. Ведущий начинает словами: «Сегодня перед вами выступит атаман Енисейского казачьего войска, его адъютант здесь же присутствует. Ну, Вам слово, Альберт Тимофеевич!». И Альберт Тимофеевич начинает рассказывать правду. А я за шторой стою. Ведущий то покраснеет, то побледнеет. Заканчивается передача, выключается аппаратура, ведущий начинает причитать: «Ой, Альберт Тимофеевич, как Вы меня подвели». А атаман ему в ответ: «А как бы я врал, так же как обо мне в газете напечатали?». И мы пошли. Машину мы припарковали в переулке. Только сели, свет ещё не включили, смотрим — шесть амбалов бегут мимо. Они не видели, что мы свернули в переулочек, к машине. Прыгнули эти шестеро в джип и умчались по направлению к центру города. А мы посидели, потом включили мотор и без света переулками уехали. Вот так возрождалось у нас белое движение.
— А Вам угрожали?
А.П.: Да, и не раз, много чего было…
— А у возрождающегося красного казачества изначально всё контролировалось властями?
А.П.: Да, конечно.
— А сейчас реестровые казаки — это и есть те, кто раньше были красными?
А.П.: Да, в основном они. Нам по сравнению с ними всегда было очень тяжело. Денег нет, помещений тоже. На всё скидывались. А Вы знаете, что такое реестр? Я Вам расскажу. Реестр — это с польского «холоп». Сигизмунд II, польский король, видя, что Украина неуправляема, её поддерживают запорожские казаки, предлагает казакам: «Давайте, вы будете мне служить». Конечно, гетману — большие деньги, простым казакам — маленечко. Часть казаков стала служить Речи Посполитой. Богдан Хмельницкий служил польскому королю, но видя, какое угнетение идёт от поляков украинским крестьянам, порабощение, уходит к запорожским казакам. Прийти-то он пришёл, но у него было два сына, красавица жена-полька.
И вот в это время начинается крупное восстание на Украине. Максим Кривоног приводит на Запорожье несколько тысяч крестьян. Немало пришло, но это ведь крестьяне, с вилами, топорами. Тогда Богдан Хмельницкий возглавляет казаков, громит турок, захватывает несколько галер с оружием. Через два года он становится гетманом Запорожских казаков и начинает бить поляков. Но польское войско всё-таки было сильным. Кроме того, большим непостоянством отличались крымские татары — то они с казаками, то с поляками. И Хмельницкий, а также Сейм решают объединиться с Россией. Царь Алексей Михайлович даёт согласие на это. И вот Россия с Украиной объединяются в 1654 г.
— То есть, понятие «реестр» не соответствует вольным принципам казачества?
А.П.: Вот именно!
— А потом казаки, всё-таки, стали реестровыми, но уже при Петре I и Екатерине…
А.П.: Да, кроме того, Пётр ограничивает, как сейчас сказали бы, демократические выборы казаков. Вот нас трое. Давай изберём вот этого атамана! Воин хороший, руководитель хороший. Пётр назначал уже своих. В станицах, хуторах, т. е. в деревнях, избирались свои атаманы, а выше — уже нет.
Что такое казак? С тюркского наречия — вольный. На их знамени был изображён белый олень, пронзённый стрелой, гордо стоящий рядом с растением, символом возрождения. А Пётр какой ввёл символ казачества? Сидящий на винной бочке голый казак с рогом вина!
— Были в казачестве генералы?
А.П.: Как вам сказать, ну, генерал Шкуро во время революции. Вообще-то в казачьих войсках высшее звание — это полковник. Вот у нас высший верховный атаман в Москве — полковник. Казак мог получить генеральское воинское звание. Кстати, Николай II был казачий полковник. Он очень любил казачью форму. Он носил все формы — и Гусарского полка, и Преображенского полка. И везде был с полковничьими погонами.
— Как могли сохраниться казачьи традиции после целенаправленного уничтожения казаков советской властью, развала сельского хозяйства, отрыва казаков от воинской службы? Кто такие казаки 90-х гг. Это, вообще, казаки?
А.П.: Ветров начал собирать потомков казаков.
— Как Вы себя ощущали казаком, если была прервана связь поколений? Как принимали в казачество? Пришёл, допустим, человек и говорит: «Я родовой казак», и Вы его к себе принимали?».
А.П.: Нет, мы его сначала спрашивали о предках, что он о них знает, есть ли у них награды, вели другие беседы.
— Вы участвовали в открытии в Иркутске памятника Колчаку, Ваши отец и дед участвовали в сопротивлении красным на Востоке. Много казаков в Китай тогда ушло?
А.П.: Много — 50 тысяч казаков, амурские, уссурийские, забайкальские, из Иркутска многие. Был знаменитый Ледовый поход. Когда начал уходить Колчак на Дальний Восток, то собралось очень много людей, в том числе из Москвы, С.-Петербурга. Народ бежал от революции, Гражданской войны, многие были в шляпках, лёгких пальтишках, не доедали. Колчака, вы знаете, выдали. Знаете и историю, как генерал Капель провалился под лёд, как многие погибали, когда через Байкал перебирались. Кони с голодухи мёрли. Красные партизаны засели в тайге. Полковник Попов обратился: «Мы все погибнем, сдерживайте. Красные двинутся, их под пулемёты, под шашки, чтобы гимназисты, кадетские корпуса, простой народ могли уйти в Китай». Это была страшная трагедия.
Я проходил срочную службу в городе Мугдене, это Северная Манчжурия, занимался звукоразведкой, т. е. артиллерийской разведкой. Мне тогда было 18–19 лет. Ходили в увольнение по три человека. По городу передвигались строем, нельзя было никуда расходиться. Нам, прежде чем уйти в увольнение, замполит полтора часа нотации читал. То нельзя, это нельзя. Ничего нельзя. К тебе обращаются, ты молчи! Разрешали кушать в их заведениях. Китайцы очень вкусно готовят, много всяких соусов, приправ. Правда, и не поймёшь, что съел. Спиртное нам, конечно, употреблять было запрещено. Так вот, нередко в городе к нам подходили и спрашивали: «Ребята, вы откуда, а есть с Читы, есть с Забайкалья?» Оглянусь — если нет патрулей, то отвечал: «Я с Красноярска». Искали в основном из Читы, Хабаровска. Ещё до нашего призыва был такой инцидент. Выяснили у солдатика, что он из-под Читы, узнали фамилию и нашли его родственников. Он и остался. Искали-искали его потом, но так и не нашли.
— Было ли что-то в период службы такого, что укрепило Ваш казачий дух?
А.П.: Как-то пошли втроём в увольнение. Смотрю — церковь русская. Ребята попались надёжные. Я решился зайти в церковь. Зашёл, купил свечку, подошёл к иконе святого Александра Невского, смотрю — рядом дедушка стоит. Борода седая-седая, на меня смотрит и улыбается. И у него все четыре Георгиевских креста!
